Сегодняшний день начинался так же как и вчерашний.
        Проснувшись от пронзительной, раздирающей зубы болью звонковой трели я с трудом разлепил склеенные гноем веки, и вывалился на свет божий из-под тоненького протертого одеяла. Раннее утреннее солнце нестерпимо било в непроснувшиеся после тяжелой ночи глаза и заставляло их слезиться, мешая разглядывать внутреннее убранство барака. Но, собственно, мне можно было бы этого и не делать. Я все знал и так, наизусть, где что здесь расположено. Я слишком долго прожил в этих грязных, холодных зимой и удушливо жарких летом, пропитанных болью и смертью стенах, что уже могу легко перечислить по памяти то, что здесь находится.
        От невеселых размышлений меня оторвал окрик старшего по бараку; пора было на выход. Тяжело волоча ноги я побрел навстречу единственному яркому пятну, коим был кусок утреннего бледно-синего неба в проеме двери. На улице было прохладно и меня сразу же начал трясти мерзкий утренний озноб. Я вспомнил, что из-за начавшейся лихорадки почти ничего не смог поесть вчера вечером. Да и назвать едой то, что накладывали в грязные вонючие миски дежурные, язык поворачивался струдом.
        Проходя мимо соседнего барака я увидел группу доходяг, отпиливающий правый угол у своего предпоследнего пристанища. Я вяло поинтересовался, что это они такого тут делают, на что они ответили, что это они по приказу гауляйтера уничтожают правый угол, символизирующий саму систему понуждений и убийств. Причем, интересно заметить, делают они это именно в центре самой системы, внутри ее символа и стража. Оказывается, пришло распоряжение, согласно которому, данное место больше не является символом мучений, а оно является символом успокоения, очищения и грядущей свободы. Мучений нет, потому что все это ни что иное, как просто иллюзия, сотворенная как черезчур воспаленным воображением обитателей данного места, так и изощренными средствами провокационной вражеской пропаганды. Построившись в колонну, мы пошли медленным бредущим шагом по направлению к месту работы. Как обычно, путь наш шел через массивные чугунные ворота с вваренными металическими буквами, гласящими, что “Работа дает Свободу”. Или, “Работа ведет к Свободе”. Арбайт махт фрай. Два великих слова, Работа и Свобода. Дивное сочетание! Работа у меня была, а вот свободы у не было. И мне оставалось ждать, когда из работы она появится. Как бы родится или сотвориться. Вот я и начал, как обычно, усердно работать, приближая тот магический освободительный момент.
        Каждый день все здесь одно и то же. Монотонность тупой конвеерной работы. Сколько еще мне надо отпахать, чтобы получить пропуск на тот свет, или обрести фальшивую свободу? Сколько я еще протяну в этом аду? И я тружусь, пыхчу, сиплю натружным пересохшим дыханием волшебные слова:
Работа дает свободу.
        Работа дает свободу.
                Работа дает свободу.
                        Работа дает свободу.
                                РАБОТА ДАЕТ СВОБОДУ!
                                        БОЖЕ, КОГДА Я СДОХНУ!
        И в этот момент, что-то вокруг произошло. Что-то неуловимо изменилось. Толпа пришла в движение. Народ начал как-то суетиться и делать непонятные движения. Что-то необъяснимое происходило в этом монотонном месте. И тут я увидел виновника проишедшего. Каким-то невероятным способом, наверное через мелкую щель в колючей проволоке на территорию лагеря прорвался шальной заяц из ближайшего леса. Такой рыжий и жирный. И теперь, обезумев он бежал вдоль периметра делая судорожные скачки, пытаясь вырваться обратно. Но не тут то было! Так же, как и нам всем, подневольным обитателям, ему невозможно было это сделать. Так же как и мы, он был обречен. Только его срок наступал несколько раньше. Но не принципиально раньше. Голодные худые и оборванные люди делали прыжки и рывки в его сторону, пытаясь схватить последний шанс. Потому что это было мясо, это была еда, это была сила. Тщетно. Заяц, в отличии от людей был здоров и полон сил. И люди падали, сбивались в кучи, толкали друг друга, пытаясь хоть как-то до него дотянуться.
        Конец всему этому положила автоматная очередь охранника, которому, видимо, надоела беспорядочная суета на вверенном ему объекте. Мало ли что могло произойтив толчее! Дернувшись в воздухе, заяц упал, оросив песок темной кровью. Рядом с ним упали пара работяг, по случайности попав на линию выстрела. Шум и гомон стих. Колом встала звенящая тишина. Охранник неторопливо подошел к зайцу, взял его за задние лапы, стряхнул остатки крови и понес на офицерскую кухню. Потом к двум оставшимся на земле трупам подошли двое солдат чином поменьше, схватили их за ноги и потащили волоком к крематорию; последний успели к тому времени как раз растопить, и черный коптящий сладковато-знакомый дым уже доносился порывами ветра в мою сторону. Головы трупов болтались как у старых тряпочных кукол; на лицах бывших труженников застыло удивление и покой. Крови было мало.
        “Ну что, встали, скоты!” – проревел быстро вернувшийся с кухни охранник – “А ну, быстро работать!”. Я опустил голову, чтобы никто не увидел того выражения, которое было в тот момент на моем лице, и привычными движениями продолжил прерванное ненадолго дело. И то хорошо, спасибо судьбе за минутную передышку и хоть какое, но зрелище. Потому что, даже немного передохнув и переведя дух, я смогу работать еще лучше и продуктивнее. Ибо работа дает мне свободу.

8 августа 2001.